Собеседник по четвергам Виктория ПАШЕНЦЕВА
«ТРАГЕДИЯ 86-го...» Так называется уникальный для Приднестровья сборник воспоминаний участников ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Презентация этой книги намечалась на 26 апреля. То есть на день, ставший символом катастрофы планетарного масштаба. Но ещё одна катастрофа –пандемия коронавируса – отодвинула эту встречу с читателями на потом.
Однако беда, пережитая людьми 34 года назад, удивительным образом напоминает то, что происходит в мире сегодня. Об этом и не только об этом мы говорим с автором-составителем сборника Александром Бараблиным.
– Александр Федорович, вы возглавляете организацию чернобыльцев. То есть людей, которые об аварии на Чернобыльской АЭС знают не понаслышке...
– Наверное поэтому я и решил взяться за издание этой книги. Впрочем, такая идея давно, как говорится, витала в воздухе. С годами стали накапливаться отдельные публикации в разных периодических изданиях на тему Чернобыля. Но разрозненные материалы не позволяют создать объёмную, цельную картину случившегося тогда.
– А как вы узнали о ЧП на АЭС? И когда осознали реальную опасность, связанную с этим?
– То, что появилась угроза радиационного заражения, я понял до того, как в СССР официально были обнародованы первые сведения о произошедшем. Об аварии сообщали и «вражеские голоса». У меня был транзистор ВЭФ. Он хорошо ловил не только советские радиостанции. А моя специальность была – химическая и радиационная защита и разведка. Так что я уже 27 апреля знал, что в стране случилась большая беда.
– И вы не испугались, хотя в отличие от большинства советских людей всё знали и понимали?
– Нет, потому что большую роль тогда играла идеология. Я был уверен, что и «Голос Америки», и радио «Свобода» привирают. Больше хотелось верить советской прессе, которая пусть с задержкой, но сообщила: авария локальная. Хотя интуиция подсказывала мне: тут что-то не то... Но что действительно «не то» я понял лишь через время – когда в Чернобыль начали забирать ребят через военкомат по повесткам. Средний возраст призывников – 30 лет. И те, кого забирали первым набором, вернулись спустя две недели. Из их рассказов я для себя, в принципе, сложил уже представление о реальных масштабах катастрофы. Официальная версия случившегося была оптимистичнее.
– Что из того, что рассказали очевидцы, поразило вас больше всего?
– То, что всю Припять эвакуировали, и город стоит абсолютно пустой. Страшно было думать о том, что заставило власти пойти на такие меры. Как-то сразу представлялись картины ядерной войны, об угрозе которой
в то время много говорили в СССР. И казалось, что вернувшиеся из Чернобыля пришли с фронта.
– А вы когда попали на этот «фронт», Александр Фёдорович?
– Первого августа. Хотели раньше забрать, но первая жена ждала ребёнка, потому меня как бы «отодвинули в очереди»... За полтора месяца моей службы две трети моих однополчан получили предельно допустимые нормы облучения – ПДН.
– Если уйти от цифр, которые непосвящённым людям ничего не говорят, то что это такое – предельно допустимая норма?
– Это определённое число микрорентген. Если это число превышено, резко возрастает риск специфических заболеваний. Поэтому там, на станции, командование строго требовало не допускать превышение ПДД. Ну это, конечно, кроме тех ситуаций, когда работа изначально подразумевала значительное превышение полученной дозы. Например, на очистке крыши третьего энергоблока. Там ПДД указывали по факту. В остальных случаях – не всегда. Но если с кем-то такой перебор по ПДД случался, это считалось большим упущением. За него, как говорится, по голове не гладили. Поэтому ответственные что-то выдумывали. К примеру, «растягивали» разовую дозу облучения на несколько дней.
– Но для чего такие уловки, если они могли буквально убить человека?!
– Потому что превышение ПДН – это действительно тяжкий вред здоровью. И в таких случаях государство отправляло пострадавшего «в тыл» и должно было ему платить. Потому власти и требовали, чтобы никаких превышений. А если было нарушение этого запрета, тому, кто должен был следить за ПДН, грозили неприятности. Однако в той реальной обстановке далеко не всегда удавалось соблюсти какие-то нормы. Вот и хитрили...
– Я читала в ваших воспоминаниях, что ликвидаторы жили в палатках.
– Да, снимали сначала сантиметров 25 заражённого грунта и натягивали брезент. Наш полк располагался на песчаном пустыре. И малейший ветер поднимал пыль. А моя задача, как командира химвзвода, заключалась ещё и в том, чтобы не допустить запылённости. Так что бойцам приходилось постоянно поливать водой не только территорию, занимаемую полком, но буквально всё вокруг.
– Чем ещё занимался ваш полк?
– Дезактивацией. То есть удалением радиоактивных осадков – той самой пыли. Работали круглосуточно в три смены – отмывали станцию щётками, тряпками, растворами. Обломки собирали в специальные контейнеры и отвозили на захоронение...
– А вам платили за такую смертельно опасную работу?
– Платили. Тем более, что в большинстве своём люди уходили с производства на эту службу не по доброй воле – по повестке из военкомата. И у большинства из тех, кого везли в зону отчуждения со всего Советского Союза, просто не было выбора. Впрочем, среди ликвидаторов были и добровольцы. Да, кто-то из них рассчитывал за этот период подзаработать. Потому что «призывник» получал, во-первых, согласно штатному расписанию предприятия, на котором трудился дома. Плюс надбавку, размер которой зависел от коэффициента – в зависимости от зоны, в которой он работал. Там ведь
оказались не только те, кто занимался реактором на самой станции. И да – там были люди, которыми двигало желание подзаработать. Главным образом это были те, кто обеспечивал быт ликвидаторов: повара и столовые работники, прачки и так далее. Но в то же время был и патриотический порыв. Тогда ведь идеологическая работа в государстве проводилась очень серьёзная. Мне, например, замполит полка сделал выговор за отсутствие комсомольского значка – мне тогда было всего 22 года и я, разумеется, был комсомольцем..
– Почему же, в самом деле, вы были без значка? Влияние «вражеских голосов» сказалось?
– Нет, конечно. Просто забыл дома. Но после выговора нашёл у кого-то из ребят, кто был предусмотрительнее меня. Мы там были очень дружны, хотя съехались из разных республик СССР. Я тогда, к слову, жил на Украине. А в Рыбницу уже потом переехал. И оставшаяся с комсомольской юности привычка к общественной работе подтолкнула меня стать активистом рыбницкой общественной организации чернобыльцев. Поэтому в книге, которая стала поводом для нашей встречи, воспоминания именно рыбничан.
– Я знаю, что в Приднестровье вы много лет добивались, чтобы государство выполняло свои социальные обязательства. В других странах бывшего СССР у ликвидаторов те же проблемы?
– В принципе, да. Не сразу и не везде после развала Советского Союза власти стали проявлять заботу о ликвидаторах. Но по итогу сегодня в России пенсии чернобыльцев намного больше, чем в ПМР. И на Украине выплаты выше... А у нас, к сожалению, положение чернобыльцев годами остаётся неизменным. Многие так и не дожили до времён, когда ситуация изменится.
– Давайте конкретнее: на сайте ОО «Союз Чернобыль» я читала вашу статью, датированную 2014 годом, о слабой социальной защите приднестровских чернобыльцев. Сейчас на календаре 2020-й. Что изменилось?
– Практически ничего. Разве что в этом году одну доплату добавили. До сих пор те, кто не стал после участия в ликвидации аварии инвалидом, в год получали 200 рублей – на оздоровление. Теперь – 600 рублей. Если ушёл на заслуженный отдых – плюс добавку в 30% от минимального уровня пенсии. Это 200 с чем-то рублей. Правда, с советского периода оставили нам льготный выход на пенсию и льготы по коммунальным услугам. Ещё путевку можно взять в санаторий. Вот, пожалуй, и всё...
Важно и то, что чернобыльские события не забыты. В Рыбнице появился памятник ликвидаторам. И вот книга издана, правда не на государственные средства. Хотя помощь государства в её издании всё же нельзя не отметить. В частности, спасибо Рыбницкому музейному объединению, которое предоставило документы. Некоторые из них прежде нигде не были опубликованы. Мне вообще, пока я готовил этот сборник, пришлось изучить немало документальных материалов, перечитать очень много литературы. Зато я уверен в достоверности того, что опубликовано в нашей книге.
– Александр Федорович, вы не находите, что нынешняя ситуация с коронавирусом для непосвящённых чем-то напоминает то, что происходило после Чернобыльской катастрофы?
– Это уже многие заметили. Сравнивали с Припятью пустые улицы городов, скованных карантином. И то, что люди ходят в спецснаряжении.
И то, что медики в растерянности – не могут сказать, как скажется заражение годы спустя. И я обратил внимание: в нынешних телерепортажах показывают технику, которая используется для обеззараживания улиц от вируса. Она практически такая же, что была у нас для дезактивации. Но самое главное, что ни тогда, ни сейчас у нас нет права на «авось». Потому что речь идёт о жизни и здоровье миллионов людей. И, скорее всего, не одного поколения.
Без права на «авось»
Общество, Культура
Собеседник по четвергам I Виктория ПАШЕНЦЕВА © ДД
18.05 12:16
«ДД» №21
Нет права на «авось», когда речь идёт о миллионах жизней
В Приднестровье вышла единственная книга об аварии на Чернобыльской АЭС. Её автор-составитель – собеседник корреспондента «ДД».
Александр Бараблин, Рыбница, Чернобыль, Приднестровье, «Добрый день» №21,
ИСТОЧНИК
| 
